Иоанна Хмелевская - Алмазная история [Великий алмаз, Большой алмаз]

Камердинер и сам вдруг замолчал, решил, видимо, что все сказал. Мы тоже долго молчали. Вспомнились мне прабабкины записи.

— Езус-Мария, почему же вы, Гастон, не рассказали обо всем графине Каролине? — упрекнула я камердинера.

Тот спокойно возразил:

— Так я же, уважаемая мадемуазель, лишь вчера сам все это узнал. Ну, о пьянстве. Пьер Фавье никогда мне не признавался. Только вот вчера ни с того ни с сего заявился в замок и сказал, что раз уж я получил по башке, то по крайней мере имею право знать почему. И рассказал, как американец пытался его подпоить, а вместо этого сам упился и все выболтал. А я позволил себе сразу проинформировать вас, уважаемые барышни. На всякий случай.

Первой нужные слова нашла Кристина.

— Гастон, — проникновенно сказала она, — вашей информации просто цены нет. Кое о чем мы уже слышали, но очень мало и очень непонятно. Просто не знаю, как мы сумеем вас отблагодарить.

Оказалось, на сей счёт у камердинера уже было мнение.

— Если бы и в самом деле оказалось, что речь идёт о каком-то необыкновенном сокровище, — деликатно промолвил он, — и если бы барышням при моем скромном участии удалось это сокровище разыскать, мне бы очень хотелось взглянуть на него перед смертью. Вот и все.

— Это мы вам твёрдо обещаем. Уж на нас можно положиться, как на швейцарский банк…

Перебив восторженные излияния сестры, я задала деловой вопрос:

— Минуточку, а при чем здесь тощий парень? Ведь это при виде его вы, Гастон, произнесли загадочную фразу: «Вот это самое».

Камердинер, совсем раздувшийся от гордости, услышав торжественное обещание Крыськи и её похвалы, вроде бы немного опомнился и спустился на грешную землю.

— Ах да! Пьер Фавье и об этом мне сказал. Перед отъездом американец завербовал себе помощников. Леону Бертуалетту тоже заплатил. Тот должен был подслушивать и подглядывать за вами, мадемуазели, глаз с вас не спускать. Премию обещал, если что необычное увидит или услышит. А Леон паренёк шустрый, всюду пролезет. Я и то удивлялся, что это он мне на каждом шагу попадается, да не хотелось раньше времени милостивых барышень тревожить. Но со вчерашнего дня я понял — придётся поставить вас в известность.

Кристина тоже охолонула и снова могла рассуждать здраво.

— Скажите, Гастон, где мы могли бы найти молодого Фавье? Полагаю, нам следует с ним пообщаться.

— Да где же, как не в трактире? А там не застанете — тогда дома он. Вот сейчас, вечерком, пожалуй, уже дома. А живёт он сразу за крестом на большой дороге. Там у дома ещё огромный каштан растёт.

— Вы полагаете, Гастон, он захочет нам что-нибудь сообщить?

— Не уверен, но попробовать надо. Кто знает?

Не откладывая дела в долгий ящик, мы с сестрой сорвались с места и сбежали по ступенькам террасы в сад, оставив старого камердинера допивать чудесное винцо.

Работа в замке отнимала у нас все силы, так что мы перестали думать о своей внешности. Как-то позабыли многолетнее стремление непременно хоть чем-то отличаться друг от дружки. Издавна мы охотнее всего одевались в зеленое, ибо зелёный был нам больше всего к лицу. Вот и сейчас на нас оказались почти идентичные зеленые платья. Не совсем одинаковые: Крыськино было зелёным в белую полоску, а моё белое в зеленую полоску. Вместе они составляли на редкость элегантный ансамбль. На поиски молодого Фавье мы бросились, даже не подумав о том, чтобы переодеться и немного изменить внешность.

Крест у дороги мы давно приметили и теперь мчались прямиком к нему. И большой каштан уже издали бросался в глаза, так что на дом Пьера Фавье мы вышли, как по нитке. По соседству расположилась и старая корчма, трактир, который, ясное дело, теперь был превращён в аккуратную маленькую гостиницу.

Молодой Фавье, на вид мужчина лет сорока пяти, сидел в палисаднике своего домика за столиком и потягивал сидр из оплетённой бутыли. По всей видимости, содержимое бутыли доставляло ему величайшее удовольствие. От наслаждения он закрыл глаза, по лицу блуждала довольная улыбка, откровенно говоря, не очень умная. А может, он задремал и видел теперь приятные сны? Как бы там ни было, мы не намерены были ждать, когда он проснётся, и довольно бесцеремонно заорали над его головой:

— Добрый вечер, месье Фавье!

Молодой Фавье, а точнее Фавье не первой молодости, вздрогнул, широко раскрыл глаза, глянул на нас и тут же снова закрыл. Даже крепко зажмурился. Потом осторожненько приоткрыл один глаз, и на его лице отразился такой ужас, какого наверняка не испытывал ни один мужчина при виде молодых женщин, если они, конечно, не держали в руках какого-либо орудия убийства.

— О святой Пётр! — простонал Пьер Фавье. — Что же это такое? Да и выпил ведь всего ничего… Надо же, первый раз в жизни!

Он закрыл приоткрывшийся глаз и приоткрыл второй. Затем повторил операцию, поочерёдно открывая то правый, то левый глаз, но смотрел почему-то только одним. Слегка ошеломлённые, мы терпеливо стояли над ним, слишком занятые своими проблемами, чтобы пытаться понять причину столь странного подмигивания. И только после того как, собравшись с духом, месье Фавье открыл оба глаза, приподнялся со стула и ткнул пальцем Кристину в живот, до нас дошло.

— Вот эта настоящая! — пробормотал он. — А та привиделась…

И он махнул в мою сторону рукой, видимо, желая прогнать призрак. Итак, Пьер Фавье решил, что первый раз в жизни напился допьяна и теперь у него двоится в глазах. Разумеется, мы могли легко вывести его из заблуждения, но не торопились. Прихватив по стулу, мы подсели к нему с двух сторон.

— Мы из замка, месье Фавье, — объявила Кристина. — Ведь вы нас знаете, не так ли?

Пьер Фавье не ответил. Изо всех сил напрягая зрение, он сначала уставился на слегка покосившийся забор, потом перевёл взгляд на могучий каштан, затем вытаращился на бутыль и стакан на столе. И только после того, как все рассмотренное предстало перед ним в единственном числе, он осмелился взглянуть на то, что двоилось. На одну бабу в двух лицах.

— Ваши милости, — пробормотал он, с ужасом переводя взгляд с Кристины на меня и обратно. — Ваша милость…

Тут нервы бедняги не выдержали и, позабыв о правилах приличия, желая убедиться, что глаза его не обманывают, он попытался одновременно ткнуть в нас обеих, но пошатнулся, чуть не слетел со стула и, желая сохранить равновесие, ухватился одной рукой за мою коленку, а другой — за Крысъкину. Собственная бестактность его совсем доконала, и он жалобно возопил:

— Ваши милости, вы одна или две? Трезвый я или как свинья пьяный?

— Вы трезвый, а нас действительно две. Вы никогда не напиваетесь допьяна, на что и попался тот американский придурок.

— Просто мы очень похожи, — пояснила Кристина, желая приободрить Пьера Фавье, который все ещё не мог обрести душевное равновесие. — Понимаете? Мы близнецы. Не переживайте из-за этого, а лучше расскажите все, что узнали от американца.

Облегчение, испытанное беднягой, оправдавшим свою славу никогда не пьянеющего, было столь велико, что на радостях он позабыл о прежнем решении соблюдать сдержанность. Как сорвавшийся с тормозов локомотив мчится под уклон, не в силах остановиться, так и Пьер Фавье принялся безостановочно выбалтывать нам все услышанное от американца.

Оказывается, этот американский задавака уже на пятой бутылке раскололся, а туда же, собрался споить его, Пьера Фавье, известного на всю округу тем, что, сколько бы ни выпил, никогда пьяным не бывал! Ну и все ему выболтал. Оказывается, прадед этого американца в Америку прибыл из Франции ещё задолго до первой мировой. Был он ювелиром и в Америке тоже занялся ювелирством, оставил своим потомкам хорошую ювелирную фирму. И все никак не мог пережить одной вещи, все никак не мог позабыть о том, что здесь, во Франции, оставил сокровище неимоверной ценности, из рук, можно сказать, упустил, какую-то баснословной стоимости драгоценность, потому как должен был в спешке бежать из Франции, обвинённый в убийстве человека. Об этом он рассказывал своему сыну, значит, отцу того самого американца. Драгоценность эту оставил скорее всего у своей невесты, больше негде было, потому как сначала эта драгоценность у него была, а потом уже не было. Выходит, попала эта драгоценность в руки графьев де Нуармонов, так что владеют они ею незаконно. Вот он, значит, тот самый американец, и приехал для того, чтобы восстановить справедливость и разыскать принадлежащее ему имущество. А находится эта драгоценность наверняка где-то в замке Нуармонов, больше негде ей быть, и очень может быть, что до сих пор лежит в том самом жёлтом саквояжике, в который молодой ювелир, убегая за границу, его положил. Такая жёлтая кожаная сумочка на длинном ремешке, он всегда с ней ходил. А саквояжик молодой помощник ювелира, убегая, оставил в доме своей невесты. Впоследствии он и его семейство провело целое расследование, и вышло, что та самая невеста из Кале переехала в замок Нуармонов, потому как вышла замуж за какого-то прохиндея отсюда. Вот почему они и ищут своё сокровище в замке. И это ихнее имущество, а не графское. Ведь в том самом саквояжике, кроме того самого драгоценного ювелирного изделия, были ещё личные вещи сбежавшего ювелира: принадлежавшие ему деньги, приличная сумма в бумажнике или портмоне, золотой портсигар и ещё что-то. Так что они имеют право разыскивать свою собственность, а владельцы замка им всячески препятствуют…